Неточные совпадения
Поближе
к нам, молодчикам,
Подальше
от кустов!
Дамы на водах еще верят нападениям черкесов среди белого дня; вероятно, поэтому Грушницкий сверх солдатской шинели повесил шашку и пару пистолетов: он был довольно смешон в этом геройском облачении. Высокий
куст закрывал меня
от них, но сквозь листья его я мог видеть все и отгадать по выражениям их лиц, что разговор был сентиментальный. Наконец они приблизились
к спуску; Грушницкий взял за повод лошадь княжны, и тогда я услышал конец их разговора...
Спивак, идя по дорожке, присматриваясь
к кустам, стала рассказывать о Корвине тем тоном, каким говорят, думая совершенно о другом, или для того, чтоб не думать. Клим узнал, что Корвина, больного, без сознания, подобрал в поле приказчик отца Спивак; привез его в усадьбу, и мальчик рассказал, что он был поводырем слепых; один из них, называвший себя его дядей, был не совсем слепой, обращался с ним жестоко, мальчик убежал
от него, спрятался в лесу и заболел, отравившись чем-то или
от голода.
Ему живо представлялась картина, как ревнивый муж, трясясь
от волнения, пробирался между
кустов, как бросился
к своему сопернику, ударил его ножом; как, может быть, жена билась у ног его, умоляя о прощении. Но он, с пеной у рта, наносил ей рану за раной и потом, над обоими трупами, перерезал горло и себе.
Она, миновав аллею, умерила шаг и остановилась на минуту перевести дух у канавы, отделявшей сад
от рощи. Потом перешла канаву, вошла в
кусты, мимо своей любимой скамьи, и подошла
к обрыву. Она подобрала обеими руками платье, чтоб спуститься…
У обрыва Марк исчез в
кустах, а Райский поехал
к губернатору и воротился
от него часу во втором ночи. Хотя он поздно лег, но встал рано, чтобы передать Вере о случившемся. Окна ее были плотно закрыты занавесками.
В это время солнце только что скрылось за горизонтом.
От гор
к востоку потянулись длинные тени. Еще не успевшая замерзнуть вода в реке блестела как зеркало; в ней отражались
кусты и прибрежные деревья. Казалось, что там, внизу, под водой, был такой же мир, как и здесь, и такое же светлое небо…
От горячих испарений, кроме источника, все заиндевело: камни,
кусты лозняка и лежащий на земле валежник покрылись причудливыми узорами, блестевшими на солнце, словно алмазы.
К сожалению, из-за холода я не мог взять с собой воды для химического анализа.
Дрова в костре горели ярко. Черные тучи и красные блики двигались по земле, сменяя друг друга; они то удалялись
от костра, то приближались
к нему вплотную и прыгали по
кустам и снежным сугробам.
Их статные, могучие стволы великолепно чернели на золотисто-прозрачной зелени орешников и рябин; поднимаясь выше, стройно рисовались на ясной лазури и там уже раскидывали шатром свои широкие узловатые сучья; ястреба, кобчики, пустельги со свистом носились под неподвижными верхушками, пестрые дятлы крепко стучали по толстой коре; звучный напев черного дрозда внезапно раздавался в густой листве вслед за переливчатым криком иволги; внизу, в
кустах, чирикали и пели малиновки, чижи и пеночки; зяблики проворно бегали по дорожкам; беляк прокрадывался вдоль опушки, осторожно «костыляя»; красно-бурая белка резво прыгала
от дерева
к дереву и вдруг садилась, поднявши хвост над головой.
Круглые, низкие холмы, распаханные и засеянные доверху, разбегаются широкими волнами; заросшие
кустами овраги вьются между ними; продолговатыми островами разбросаны небольшие рощи;
от деревни до деревни бегут узкие дорожки; церкви белеют; между лозниками сверкает речка, в четырех местах перехваченная плотинами; далеко в поле гуськом торчат драхвы; старенький господский дом со своими службами, фруктовым садом и гумном приютился
к небольшому пруду.
Ночью был туманный мороз. Откровенно говоря, я был бы очень рад, если бы
к утру разразилась непогода. По крайней мере мы отдохнули бы и выспались как следует, но едва взошло солнце, как туман сразу рассеялся. Прибрежные
кусты и деревья около проток заиндевели и сделались похожими на кораллы. На гладком льду иней осел розетками. Лучи солнца играли в них, и
от этого казалось, будто по реке рассыпаны бриллианты.
Сначала строят селение и потом уже дорогу
к нему, а не наоборот, и благодаря этому совершенно непроизводительно расходуется масса сил и здоровья на переноску тяжестей из поста,
от которого
к новому месту не бывает даже тропинок; поселенец, навьюченный инструментом, продовольствием и проч., идет дремучею тайгой, то по колена в воде, то карабкаясь на горы валежника, то путаясь в жестких
кустах багульника.
Я готов был все исполнять; через несколько времени Евсеич сказал мне: «Ну, бери веревочку, дергай!» Дрожа
от радостного нетерпения, я дернул изо всей мочи, и мы, выскочив из-за
куста, прибежали
к лучку.
Подъезжая
к ней, мы опять попали в урему, то есть в пойменное место, поросшее редкими
кустами и деревьями, избитое множеством средних и маленьких озер, уже обраставших зелеными камышами: это была пойма той же реки Белой, протекавшей в версте
от Сергеевки и заливавшей весною эту низменную полосу земли.
Телега сейчас же была готова. Павел, сам правя, полетел на ней в поле, так что
к нему едва успели вскочить Кирьян и Сафоныч. Подъехали
к месту поражения. Около
куста распростерта была растерзанная корова, а невдалеке
от нее, в луже крови, лежал и медведь: он очень скромно повернул голову набок и как бы не околел, а заснул только.
Бывало, с самого раннего утра убегу или на пруд, или в рощу, или на сенокос, или
к жнецам — и нужды нет, что солнце печет, что забежишь сама не знаешь куда
от селенья, исцарапаешься об
кусты, разорвешь свое платье, — дома после бранят, а мне и ничего.
Александр мысленно дополнял эти воспоминания другими: «Вон на этой скамье, под деревом, — думал он, — я сиживал с Софьей и был счастлив тогда. А вон там, между двух
кустов сирени, получил
от нее первый поцелуй…» И все это было перед глазами. Он улыбался этим воспоминаниям и просиживал по целым часам на балконе, встречая или провожая солнце, прислушиваясь
к пению птиц,
к плеску озера и
к жужжанью невидимых насекомых.
С балкона в комнату пахнуло свежестью.
От дома на далекое пространство раскидывался сад из старых лип, густого шиповника, черемухи и
кустов сирени. Между деревьями пестрели цветы, бежали в разные стороны дорожки, далее тихо плескалось в берега озеро, облитое
к одной стороне золотыми лучами утреннего солнца и гладкое, как зеркало; с другой — темно-синее, как небо, которое отражалось в нем, и едва подернутое зыбью. А там нивы с волнующимися, разноцветными хлебами шли амфитеатром и примыкали
к темному лесу.
С каждым днем Кусака на один шаг уменьшала пространство, отделявшее ее
от людей; присмотрелась
к их лицам и усвоила их привычки: за полчаса до обеда уже стояла в
кустах и ласково помаргивала.
Это был тот, что подходил
к кустам, заглядывая на лежавшего лозищанина. Человек без языка увидел его первый, поднявшись с земли
от холода,
от сырости,
от тоски, которая гнала его с места. Он остановился перед Ним, как вкопанный, невольно перекрестился и быстро побежал по дорожке, с лицом, бледным, как полотно, с испуганными сумасшедшими глазами… Может быть, ему было жалко, а может быть, также он боялся попасть в свидетели… Что он скажет, он, человек без языка, без паспорта, судьям этой проклятой стороны?..
Проснулись птицы, в
кустах на горе звонко кричал вьюрок, на горе призывно смеялась самка-кукушка, и откуда-то издалека самец отвечал ей неторопливым, нерешительным ку-ку. Кожемякин подошёл
к краю отмели — два кулика побежали прочь
от него, он разделся и вошёл в реку, холодная вода сжала его и сразу насытила тело бодростью.
Старинному преданию, не подтверждаемому новыми событиями, перестали верить, и Моховые озера мало-помалу,
от мочки коноплей у берегов и
от пригона стад на водопой, позасорились, с краев обмелели и даже обсохли
от вырубки кругом леса; потом заплыли толстою землянистою пеленой, которая поросла мохом и скрепилась жилообразными корнями болотных трав, покрылась кочками,
кустами и даже сосновым лесом, уже довольно крупным; один провал затянуло совсем, а на другом остались два глубокие, огромные окна,
к которым и теперь страшно подходить с непривычки, потому что земля, со всеми болотными травами, кочками,
кустами и мелким лесом, опускается и поднимается под ногами, как зыбкая волна.
Попадают такие налимы, что отрывают толстые шнурки: очевидно, что лучше привязывать их
к кусту или сучку дерева (только не ольховому, ибо он сейчас переломится или оторвется
от ствола), которое имеет гибь.
Оно особенно выгодно и приятно потому, что в это время другими способами уженья трудно добывать хорошую рыбу; оно производится следующим образом: в маленькую рыбачью лодку садятся двое; плывя по течению реки, один тихо правит веслом, держа лодку в расстоянии двух-трех сажен
от берега, другой беспрестанно закидывает и вынимает наплавную удочку с длинной лесой, насаженную червяком, кобылкой (если они еще не пропали) или мелкой рыбкой; крючок бросается
к берегу,
к траве, под
кусты и наклонившиеся деревья, где вода тиха и засорена падающими сухими листьями:
к ним обыкновенно поднимается всякая рыба, иногда довольно крупная, и хватает насадку на ходу.
Пестрые лохмотья, развешанные по
кустам, белые рубашки, сушившиеся на веревочке, верши, разбросанные в беспорядке, саки, прислоненные
к углу, и между ними новенький сосновый, лоснящийся как золото, багор, две-три ступеньки, вырытые в земле для удобного схода на озеро, темный, засмоленный челнок, качавшийся в синей тени раскидистых ветел, висевших над водою, — все это представляло в общем обыкновенно живописную, миловидную картину, которых так много на Руси, но которыми наши пейзажисты, вероятно,
от избытка пылкой фантазии и чересчур сильного поэтического чувства, стремящегося изображать румяные горы, кипарисы, похожие на ворохи салата, и восточные гробницы, похожие на куски мыла, — никак не хотят пользоваться.
Итак, они плыли молча. Челнок приближался уже
к кустам ивняка и находился недалеко
от высокой ветлы, висевшей над омутом, как внезапно посреди тишины снова раздался крик совы, но на этот раз так близко, что оба рыбака подняли голову.
К этому примешивался плеск волн, которые разбивались о плоты и берег, забегали в
кусты, быстро скатывались назад, подтачивая древесные корни, увлекая за собой глыбы земли, дерну и целые ветлы; в заливах и углублениях, защищенных
от ветра, вода, вспененная прибоем или наволоком, обломками камыша, прутьев, древесной коры, присоединяла ропот
к яростному плесканью волн.
Зарецкой и Зарядьев подошли
к колонне; капитан стал на свое место. Ударили поход. Одна рота отделилась
от прикрытия, выступила вперед, рассыпалась по
кустам вдоль речки, и с обеих сторон началась жаркая ружейная перестрелка, заглушаемая по временам неприятельской и нашей канонадою, которая становилась час
от часу сильнее.
Проснувшись, я ничего ясно не помнил: иногда смутно представлялось мне, что я видел во сне что-то навалившееся и душившее меня или видел страшилищ, которые за мной гонялись; иногда усилия меня державших людей, невольно повторявших ласковые слова, которыми уговаривали меня лечь на постель и успокоиться, как будто пробуждали меня на мгновение
к действительности, и потом совсем проснувшись поутру, я вспоминал, что ночью
от чего-то просыпался, что около меня стояли мать, отец и другие, что в
кустах под окнами пели соловьи и кричали коростели за рекою.
Лежал он на спине, ногами
к открытому месту, голову слегка запрятав в
кусты: будто, желая покрепче уснуть, прятался
от солнца; отвел Саша ветку с поредевшим желтым листом и увидел, что матрос смотрит остекленело, а рот черен и залит кровью; тут же и браунинг — почему-то предпочел браунинг.
Катер шел близко
к кустам, которыми поросла дамба
от пятого бакена до Ледяного Ручья.
Разгоряченный, изрядно усталый, я свернул юбку и платок, намереваясь сунуть их где-нибудь в
куст, потому что, как ни блистательно я вел себя, они напоминали мне, что, условно, не по-настоящему, на полчаса, — но я был все же женщиной. Мы стали пересекать лес вправо,
к морю, спотыкаясь среди камней, заросших папоротником. Поотстав, я приметил два камня, сошедшихся вверху краями, и сунул меж них ненатуральное одеяние,
от чего пришел немедленно в наилучшее расположение духа.
Пройдя таким образом немного более двух верст, слышится что-то похожее на шум падающих вод, хотя человек, не привыкший
к степной жизни, воспитанный на булеварах, не различил бы этот дальний ропот
от говора листьев; — тогда, кинув глаза в ту сторону, откуда ветер принес сии новые звуки, можно заметить крутой и глубокий овраг; его берег обсажен наклонившимися березами, коих белые нагие корни, обмытые дождями весенними, висят над бездной длинными хвостами; глинистый скат оврага покрыт камнями и обвалившимися глыбами земли, увлекшими за собою различные
кусты, которые беспечно принялись на новой почве; на дне оврага, если подойти
к самому краю и наклониться придерживаясь за надёжные дерева, можно различить небольшой родник, но чрезвычайно быстро катящийся, покрывающийся по временам пеною, которая белее пуха лебяжьего останавливается клубами у берегов, держится несколько минут и вновь увлечена стремлением исчезает в камнях и рассыпается об них радужными брызгами.
К моему удовольствию, батюшка согласился на мою просьбу. Он не взялся, конечно, отстоять мою абсолютную правду, но обещал защитить меня
от злостных преувеличений,
к которым, наверное, не усомнятся прибегнуть кабатчики, чтоб очернить меня перед начальством. Со своей стороны, я вспомнил, что нынешней осенью мне прислали сотню
кустов какой-то неслыханной земляники, и предложил матушке в будущем году отделить несколько молодых отростков для ее огорода.
Пока мы переходили через поляну, турки успели сделать несколько выстрелов. Нас отделяла
от них только последняя большая заросль, медленно поднимавшаяся
к деревне. Мы вошли в
кусты. Все смолкло.
Приближаясь
к крайним амбарам села, то есть тем, которые стояли уже подле околицы, Антон увидел совершенно неожиданно в нескольких шагах
от себя клетчатый платок, висевший на
кусте репейника.
Далеко
от сраженья, меж
кустов,
Питомец смелый трамских табунов,
Расседланный, хладея постепенно,
Лежал издохший конь; и перед ним,
Участием исполненный живым,
Стоял черкес, соратника лишенный;
Крестом сжав руки и кидая взгляд
Завистливый туда, на поле боя,
Он проклинать судьбу свою был рад;
Его печаль — была печаль героя!
И весь в поту, усталостью томим,
К нему в испуге подскакал Селим
(Он лук не напрягал еще, и стрелы
Все до одной в колчане были целы).
«Тик-ток, тик-ток… — лениво стучал сторож. — Тик-ток…» В большое старое окно виден сад, дальние
кусты густо цветущей сирени, сонной и вялой
от холода; и туман, белый, густой, тихо подплывает
к сирени, хочет закрыть ее. На дальних деревьях кричат сонные грачи.
Он пытался обернуться
к ней — ему хотелось обнять ее, но, когда он обернулся, она уже быстро и не оглядываясь шла прочь
от него. Юноша неподвижно стоял над кучей полугнилого мусора, дремотно улыбался и смотрел влажным взглядом в
кусты, где — точно облако — растаяли мягкие белые юбки.
Старик проворчал что-то в ответ и отошел, понурив голову, а Василий пошел
к товарищам сказать, чтобы готовились.
От должности помощника старосты он отказался ранее, и на eгo место уже выбрали другого. Беглецы уложили котомочки, выменяли лучшую одежду и обувь, и на следующий день, когда действительно стали снаряжать рабочих на мельницу, они стали в число выкликаемых. В тот же день с постройки все они ушли в
кусты. Не было только Бурана.
А если Бог отступит
от меня
И за гордыню покарать захочет,
Успеха гордым замыслам не даст,
Чтоб я не мнил, что я его избранник, —
Тогда я
к вам приду, бурлаки-братья,
И с вами запою по Волге песню,
Печальную и длинную затянем,
И зашумят ракитовы
кусты,
По берегам песчаным нагибаясь...
Дорога жалась над речкой,
к горам. У «Чертова пальца» она отбегала подальше
от хребта, и на нее выходил из ложбины проселок… Это было самое опасное место, прославленное многочисленными подвигами рыцарей сибирской ночи. Узкая каменистая дорога не допускала быстрой езды, а
кусты скрывали до времени нападение. Мы подъезжали
к ложбине. «Чертов палец» надвигался на нас, все вырастая вверху, во мраке. Тучи пробегали над ним и, казалось, задевали за его вершину.
Осмотр окна снаружи не дал решительно ничего; осмотр же травы и ближайших
к окну
кустов дал следствию много полезных указаний. Дюковскому удалось, например, проследить на траве длинную темную полосу, состоявшую из пятен и тянувшуюся
от окна на несколько сажен в глубь сада. Полоса заканчивалась под одним из сиреневых
кустов большим темно-коричневым пятном. Под тем же
кустом был найден сапог, который оказался парой сапога, найденного в спальне.
Прямо передо мною тянулись ровные серые широкие грядки прошлогодней нивы (в борозду между этими грядами я все и проваливался, когда шел за Талимоном). Восток уже начал розоветь. Деревья и
кусты вырисовывались бледными, неясными, однотонными пятнами.
К смолистому крепкому запаху сосновых ветвей, из которых была сделана моя будка, приятно примешивался запах утренней сыроватой свежести. Пахла и молодая травка, серая
от росы…
А внизу, между корнями
куста, на сырой земле, как будто прилипнув
к ней плоским брюхом, сидела довольно жирная старая жаба, которая проохотилась целую ночь за червяками и мошками и под утро уселась отдыхать
от трудов, выбрав местечко потенистее и посырее.
Девушка взяла ножницы и вышла в сад. Она давно уже не выходила из комнаты; солнце ослепило ее, и
от свежего воздуха у нее слегка закружилась голова. Она подошла
к кусту в то самое мгновение, когда жаба хотела схватить цветок.
Ступил конь в воду, шагнул три раза и ушел в воду по шею, а дальше нога и дна не достает. Повернул Аггей назад на берег, думает: «Олень
от меня и так не уйдет, а на такой быстрине, пожалуй, и коня утопишь». Слез с коня, привязал его
к кусту, снял с себя дорогое платье и пошел в воду. Плыл, плыл, едва не унесло. Наконец попробовал ногой — дно. «Ну, — думает, — сейчас я его достану», — и пошел в
кусты.
Подскакал олень
к берегу, а недалеко
от берега островок небольшой, а на острове
кусты густые и лес мелкий.
В моей комнате, куда я скрылась
от ненавистных взглядов, усмешек и вопросов, было свежо и пахло розами. Я подошла
к окну, с наслаждением вдыхая чудный запах… Покой и тишина царили здесь, в саду, в азалиевых
кустах и орешнике… Прекрасно было ночное небо… Почему, почему среди этой красоты моей душе так нестерпимо тяжело?